Поликлиника 1 ЛМИ работала всю блокаду. Молодые врачи и студенты работали только по квартирной помощи, выполняли ежедневно по 15–20 вызовов.
В отчете И. Д. Страшуна на заседании Ученого совета института 28 июня 1943 года ситуация страшной зимы излагалась следующим образом: «С конца ноября 1941 г. стало резко возрастать число больных алиментарной дистрофией, в декабре – феврале 1942 г. они составляли 90–95 % поступавших в терапевтические стационары пациентов… Наиболее высокой была смертность в первом квартале: в январе 30 %, в марте достигла 37,7 %. Средняя смертность за II квартал составила 25 %, затем она снижается и в декабре 1942 года достигает 9,9 %. ‹…› За 1942 год через стационар 1 ЛМИ прошло 11 000 человек».
Воспоминания Е. М. Варсонофьевой (Кленицкой), работавшей в акушерско-гинекологической клинике 1 ЛМИ: «Лекарств недоставало, мало было шприцов и белья. Истории болезни записывались на сохранившихся черновиках научных работ, на обоях и еще на чем-то… Мы, едва передвигаясь сами, продолжали оказывать помощь несчастным роженицам, обессиленным, отечным, с бесконечными припадками — эклампсиями. К нашему удивлению, раны у них чаще всего заживали первичным натяжением. Был период, когда в день объявляли 16–18 тревог… Был случай, что в один из таких дней, когда бомба упала вблизи от клиники, взрывной волной выбросило из операционной стол вместе с больной, операторов и ассистентов…»
Появились необычные формы патологии: соматические заболевания, поздний токсикоз приобрели чрезвычайно тяжелое течение, развиваясь на фоне алиментарной дистрофии и авитаминозов. Материнская смертность по городу возросла в 10 раз, достигая 2,4 % (1941 год).
Из «Дневника» (1942 год) Б. П. Абрамсона, заведующего кафедрой общей хирургии: «И каким страшным стало лицо хирургии зимы 1942 года! Обходы — в шубе с поднятым воротником и в шапке, перевязки в палатах нестерильным материалом и инструментами. Делаем и кое-какие операции — за месяц было несколько ущемленных грыж, две прободные язвы; ампутации, спицы. Все это делаем в отепленной третьей палате первого хирургического отделения, только днем, без стерильных халатов и в присутствии больных».
Из воспоминаний В. В. Рогачевской, заместителя главного врача поликлиники № 31 по медицинской части: «Я работала в филиале терапевтической клиники Г. Ф. Ланга. Размещался он в первом учебном корпусе, на четвертом этаже. Тревога, всех больных спустили вниз, а один в палате остался длинный, худой, ему не подняться. Не знаю, откуда силы взялись, помогла ему встать, дотащила до носилок, а потом бегала за санитарами, чтобы доставить его в убежище».
Из воспоминаний В. Д. Любимовой, медсестры кафедры болезней уха, горла и носа (1942 год): «Сил санитарок и сестер с трудом хватает для носки воды и удаления нечистот. При отсутствии света и невозможности пользоваться эндоскопией диагноз приходилось нередко ставить по анамнезу, данным наружного осмотра, ощупывания, тембру голоса и т. д.»
В протоколе заседания партбюро от 5 мая 1942 года приводятся следующие обобщающие цифры по работе поликлиники за первую половину 1942 года: «В январе из 10 735 вызовов было выполнено только 6 532, в феврале из 13 421 вызова было выполнено лишь 5 735, т.к. из штатных 32-х врачей работали лишь 12, остальные болели. ‹…› В конце апреля мы еще не довыполняли 2 тыс. (вызовов) в день, теперь выполняем вызовы с задержкой на день… за 4 дня пропустили 4 880 чел.»
